на вершок Просим
тебя, мысль
дорогая, не летать толь высоко, да изображать себя, пожалуй, с надлежащею
только ясностью36
Тредиаковский обвиняет Сумарокова
в нарушении им же заявленных правил одического жанра, в тех самых отступлениях
от принципа разумной ясности, в которых Сумароков обвинял Ломоносова: И хотя
же оды свойство есть такое, по мнению авторов, что она взлетает к небесам и
свергается во ад, мчался в быстроте во все края вселены врата и путь везде
имеет отворены, однако сие не значит, чтоб ей соваться во все стороны, как
угорелой
кошке, но чтоб ей по одной какой менее, по прямой, или круглой, или
улитковой взлетать к небесам, и спускаться в дол, т. е. беспорядок ее
долженствует быть порядочен и соединен, нестись через все горы и
долы, выше, как
говорят, дерева стоячего, и облака ходячего, к одному, токмо главнейшему
делу. Инка ода будет не ода, но смеха и презрения достойный сумбур. Сей у
того не может не случиться, кто токмо одни надутые пузыри пускает и хватает
ртом облака. 37
Сумароков быстро ответил
Тредиаковскому антикритикой в прозе, как и Письмо Тредиаковского, не
предназначенной для печати и опубликованной только посмертно в Собрании
сочинений 17801781 гг. Ответ Сумарокова много короче. Он не опровергает
нападок Тредиаковского на свои ранние оды, на их Ломоносовскую стилистику, так
как это было, в сущности, невозможно, а защищает свои
трагедии, доказывая, что
Тредиаковский привязывается к опечаткам и неспособен на серьезную критику. По-
видимому,
Сумароков считал, что более действенное средство, чем антикритика, это
комедия-памфлет. И уже в июне 1750 г. он написал комедию Чудовища, в которой
представил в карикатурном виде критические суждения Тредиаковского о
Хореве. Так,
в Письме Тредиаковский иронизирует над употреблением слова седалище в трагедии
Сумарокова. Он
пишет: Кий просит, присед в крайнее изнеможение, чтоб ему подано было
седалище. О, рассуждение слепого
мудрования Знает автор, что сие слово есть славянское, и употреблено в
псалмах за стул: не знает, что славенороссийский
207
язык, которым
автор все свое
пишет, соединил с сим словом ныне гнусную идею, а именно то, что в писании
названо у нас афедроном. Следовательно,
чего Кий просит, чтоб ему подано было, то пускай сам Кий, как трагическая
персона, введенная от автора, обоняет. Такое точно во всем авторов искусство.
38
В Чудовищах, в VI
явлении, Дюлиж
и Критициондиус обсуждают это же место из Хорева:
Критициондиус. . . . Кию подали стул, бог знает на что, будто
как бы он в
таком был состоянии, что уж и стоять не мог. От чего Я не знаю. Стул назван
седалищем, будто стулом назвать было нельзя, а ежели для тов. не названо
стулом, но стул по немецкие: так бы можно было сказать: подай скамью, или
сказать: подай, на чем сесть.
Дюлиж. А седалище-то, разве худо
сказано
Критициондиус. Крайне худо.
Дюлиж. Чем же
Критициондиус. Резона на ото Никанова нет однако.
Дюлиж. Я бы думал, что лучше сказать: подай канапе.
Критициондиус. Да и то б не худо было. Поэтам
эта вольность дается, что нужды ради и чужое слово положить можно, а седалище
слово из славенщизны, даром что Ева и малые знают ребята. 39
В
новом издании Хорева
Сумароков сократил реплику Кия и выбросил из нее одиозное слово:
Издание 1747 г. Издание 1768 г
Всех лютостей, что исполнен мне сей
день, О, жалующаяся
во тьме на Кия тень,
Несносных лютостей исполнен сей мне
день. О, жалующаяся
во тьме на Кия тень
