ней
раз, и только в
той надежде,
что иногда приметил в Вас
и добрая
к пользе
Российских наук мнения. . . И так
ныне изберите
любое: или ободряйте явных недоброхотов
не токмо
учащемуся Российскому юношеству, но
и тем
сынам отечества, кои уже имеют знатные
в науках
и всему
свету известные заслуги Ободряйте, чтобы Академии
чрез их
противоборстве никогда не бывать
в цветущем
состоянии, и за то ожидайте от всех честных людей
роптания и презрения; или внимайте
единственно действительной пользе Академии. Откиньте
лощения опасных противо-борников наук Российских,
не употребляйте, божияго дела для
своих пристрастий, дайте возрастать свободно
насаждению Петра Великого.
Но на
бессовестного царедворца мало
надежды. И как гордый вызов Теплову
звучат заключительные слова Ломоносовского
послания: Что ж до меня
надлежит, то я к сему
себя посвятил,
чтобы до гроба моего с неприятелями
наук Российских
бороться, как уже борюсь двадцать лет,
стоял за них смолоду, на
старость не покину.
Ломоносов верш в творческую силу
и одаренность
великого русского народа и стремился
устранить все препятствия, которые мешали
развитию русской науки. Он
прилагал все усилия к тому, чтобы Россия
могла, и притом в самый
короткий исторический срок, произвести как
можно больше собственных ученых. Поэтому
он решительно
протестует против того, чтобы
в академическом
регламенте узаконивалось привилегированное
положение иностранцев в будущие роды.
Однако Ломоносов вовсе не добивался того, чтобы не допускать
иностранцев в тогдашнюю Петербургскую Академию наук.
В своей Записке он даже
винит Шумахера и его присных,
что они своими порядками отпугивают
достойных иностранных ученых, которые не
хотят к нам в академическую службу, тогда как при
Петре Великом славнейшие ученые мужи
во всей
Европе, иные уже в глубокой старости, в Россию
приехать не обнулись. Но он выдвигает
непреложное требование, чтобы каждый приглашаемый
в Академию