бы слишком много времени, чтобы сообщить хотя в извлечении
все любопытный
суждения, высказанный Эйлером о Ломоносове, и вообще проследить их взаимный
отношения.
Несколько сохранившихся писем Ломоносова к Эйлеру ( на латинском языке
) служат свидетельством
тех чувств доверия и признательности, с какими русский ученый обращался к
славному Германцу,
удовлетворяя сердечной потребности давать ему по временам отчет в своих
предприятиях
и успехах. Во всем этом отрадно видеть беспристрастие гениального математика в
оценке Ломоносова с первых
его шагов на академическом поприще и то взаимное сочувствие, которое управилось
между ними, как
естественное отношение между двумя столь высокими умами. Не один Эйлер впрочем
так смотрел на
Ломоносова: есть подобные о нем отзывы и других известных ученых того времени,
напр. Вольфа, Кондамина, Гейнзиуса, Формуя, Шлецера и Крафт, который называл его
пи Деппе зирёгиеиг.
Некоторый из изложенных мною обстоятельств уже
показывают, что
господствовавшие до сих пор понятия о положении Ломоносова въАкадемии требуют
поверки. Обыкновенно думают, что он
оставался непризнанным и был предметом всякого противодействия, даже
преследования со стороны своих иноплеменных сочленов. Но ближайшее знакомство с
изданными теперь материалами
удостоверяет что препятствия и неудачи, который Ломоносов встречал в своей
деятельности, происходили по большей части рт. общего неустройства Академии, от
скудости её
средств, от исключительного преобладания канцелярии, или лучше, одного в ней
человека. Мы уже видели, что от Шумахера равно страдали, на него равно
негодовали все
профессора. Ломоносов, вскоре испытав на себе всю тягость его деспотизма,
говорил о нем: «он всегда был
высоких наук, а следовав — тельное и мой ненавистник и всивх профессоров
гонитель». Академики
доказали во многих случаях уважение и беспри-гграстие к Ломоносову. Требования
его исполнялись ими, 4 насколько это от них
зависело. Мы видим даже, что однажды количество отпущенных на лабораторию
хозяйственных
