Подводя итог своим наблюдениям
за успехом Езды в остров Любви у читателей, в следующем письме к Шумахеру
Тредиаковский писал: Подлинно могу сказать, что книга моя вошла здесь в
моду, и,
к несчастию или скорее к счастий, и я сам вместе с ней. Клянусь, милостивый
государь, не знаю, что мне делать; меня повсюду разыскивают, везде
спрашивают у меня мою книгу; когда же я говорю, что у меня ее вовсе нет, они
обижаются в такой степени, что я боюсь вызвать их неудовольствие.
Несмотря на
негодование
духовенства а может быть, и благодаря ему, популярность Тредиаковского
растет: его приглашают в лучшие дома, стремятся с ним познакомиться, услышать
другие его сочинения. В 1732 году он был представлен императрице Анне
Иоанновне; в том же году его принимают в Академию наук на должность
переводчика, а через год ему присваивают звание академического секретаря.
Тредиаковский явился первым на Руси
литератором-профессионалом. Он по-своему выразил новое отношение к
жизни, новый
подход к человеку и его внутреннему миру. Он приобщил русских читателей к
галантной европейской литературе. Он по праву считал себя первопроходцем
российского стихосложения. На заседаниях Российского собрания Тредиаковский
выступил с широкой программой упорядочения родного языка, создания его
литературной нормы. Он планировал сочинение русской грамматики, доброй я
исправной, и составление дикционария словаря русского языка. Он был полон
надежд и решимости претворить все намеченное им в действительность.
Однако
действительность российская
действительность в период царствования Анны Иоанновны роковым образом
воспротивилась просветительским начинаниям тридцатидвухлетнего
Тредиаковского. Если
Езда в остров Любви понравилась публике, то обо всех остальных свершениях и
замыслах его мало кто знал и еще меньше было тех, кто мог по достоинству их
оценить. Вообще середина 1730 годов это критическая точка в духовной
биографии Тредиаковского. Здесь завязка его последующей жизненной
трагедии трагедии
одинокого человека, выдающегося ученого-филолога, талантливого
поэта, европейски
образованного мыслителя, который не был понят русским обществом, но который и
сам не понял русского общества. Стоит рассказать об этом подробнее, поскольку
духовная катастрофа Тредиаковского начиналась если не на глазах, то уж, во
всяком случае, вблизи Ломоносова.
Тредиаковский любил
Россию. Находясь
в Голландии и Франции, наблюдая политическую жизнь этих
государств, присматриваясь
к быту голландцев и французов из самых разных сословий, приобщаясь к
достижениям европейской культуры, он отмечал про себя разительные отличия
между Россией и Западом и со всей энергией и страстью молодости жаждал перемен
в русской действительности. Думал о том, что, быть может, как раз
ему, бывшему
астраханскому поповичу, суждено возглавить просветительское движение у себя в
стране, открыть соотечественникам культурные ценности, накопленные Западом в
течение многих веков. К тоске по родине, совершенно естественной для человека,
оторванного от нее на несколько лет, за границей у Тредиаковского
примешивалось грустное чувство иного рода:
Начну
на флейте стихи печальны, Зря на Россию чрез страны дальне. . .
Это написано в Гааге. Поэт
мысленным взором уносится через всю Европу в свое Отечество. Но тут ведь не
только ностальгия.
Из Гааги и Парижа многое на родине
виделось в новом
свете. Если из Астрахани Москва представлялась столицей премудрости, оплотом
культуры, то отсюда с берегов Северного моря или Сены она казалась
двадцатитрехлетнему агенту и приживальщику русских дипломатов провинциальным
захолустьем, задворками Европы. Просвещенное голландское купечество выгодно
отличалось от русских торговых людей образом жизни,
