знаменитых академиков, так же
как и отсутствующих, униженнейше прошу и заклинаю благосклонно простить
меня, сознающего
чудовищные размеры моего непростительного проступка и самым честным образом
обещаю исправиться. И все это при сознании глубокой неправоты и порочности
оппонентов. Вот тут-то Любовь и укрепила его терпением. Он увидел, что
любовь нетерпеливая чревата разрушительными последствиями и для Истины и для
России, что она, быть может, и не к Истине и не к России, а более к себе
самому. Такая любовь зиждилась на непрочном основании. Иными
словами, этическую
задачу, вставшую перед Ломоносовым в начале 1740-х годов, можно определить
примерно следующим образом: быть в своей Любви на уровне ее предмета, построить
и творчество и поведение свое так, чтобы вся его деятельность обернулась
благими последствиями и для Истины и для России. Победить вредное можно, лишь
утверждая благое. Победить Шумахера
можно, лишь утверждая себя в Академии. Для этого же надо сперва победить
самого себя. Так или иначе, 27 января 1744 года, когда в Академическом
собрании Шумахер, Винсгейм, Миллер и все остальные недруги с удовлетворением
выслушивали его покаяние, думая, что Ломоносов сломлен, ослаблен и подавлен,
именно тогда-то он и начал подниматься в полный рост, чтобы утвердиться в
Академии неколебимо и прочно. Славнейшую победу получает тот, кто себя
побеждает, напишет Ломоносов впоследствии.
Да и то сказать:
идеи и
догадки, уже тогда тревожившие сию душу, исполненную страстей, как писал о
Ломоносове А. С. Пушкин, были настолько грандиозны, сулили такие
перспективы для русской науки и человеческого познания вообще, что он просто
не имел права ставить их под удар. Сами идеи лишали его этого права.
Попробуем
перечитать наиболее
важные и характерные страницы из написанного Ломоносовым в бурные и опасные для
его академической карьеры 1741-1744 годы. Это поможет не только объективнее и
глубже понять метаморфозы его поведения в Академии в ту пору, но и по
достоинству оценить совершенно феноменальную быстроту созревания его гения. Так
стремительно, как Ломоносовский гений, в истории всей новой русской культуры
созревал только гений Пушкина. Причем здесь имеется в виду именно
стремительность созревания , которое предполагает полное выражение гения в
достойных его величия
созданиях, а не только блестящий, ошеломляющий, но до поры просто
многообещающий дебют. Кстати, дебют-то Ломоносова, по нынешним понятиям, был
достаточно поздним в поэзии и языке в двадцать восемь лет, в естествознании в
тридцать. А вот стремительность полного созревания его феноменальна.
Обратимся сначала
к Ломоносовскому
естественнонаучному наследию той поры. Причем здесь более всего интересен
Ломоносов-мыслитель и его отношение к борьбе идей в тогдашнем
естествознании, ибо
сам же он в эти годы да, впрочем, и в дальнейшем настаивал на том, что
естествознание будь то физика, химия, или физическая химия, основоположником
которой он был, или натуральная история и т. д. должно стремиться к
философскому
познанию вещей и их отношений.
1
Классическое естествознание, на
котором зиждется и современная наука, сформировалось в XVI-XVIII
веках. Великие географические
открытия в эпоху Возрождения, деятельность Николая Коперника. Джордано Бруно,
Тихо Браге, Иоганна Кеплера, Галилео Галилея, Френсиса Бэкона, Рене
Декарта, Блеза Паскаля, Христиане Гюйгенса, Исаака Ньютона, Антонии
Левенгука, Готфрида Лейбница и многих других ученых все это не только
загрунтовало
старую картину мира, начав новую, неизмеримо сложнейшую, но и показало
тяжелую для человечества неизбежность фундаментальной перестройки самого образа
мышления, более того: неизбежность коренного перерождения этических отношений
человечества не только внутри себя, но и к природе и универсальным
законам, управляющим
всем мировым развитием. Сами открытия уже свидетельствовали о
