Жить хочет век, кто в гроб
желал: Влекут к тому
торжеств изрядства.
Пастух стада
гоняет в луг И
лесом без боязни ходит; Присед, овец пасет где друг, С ним песню новую
заводит, Солдатскую храбрость хвалит в ней, И жизни часть блажит своей, И
вечно тишины желает Местам, где толь спокойно спит, И Ту, что от врагов
хранит, Простым усердьем прославляет.
Словом, в охтинской
оде
Россия предстает мощным государством великого народа, которое устремилось к
грандиозным целям, указанным венценосным просветителем, которое сметает на
своем пути к культурному усовершенствованию внешние препятствия, но которому
для полного и скорейшего успеха на этом пути, быть может, всего нужнее покой,
тишина, мир о чем так непритязательно и свидетельствуют заключающие оду
картины, простые и отрадные. Если же учесть при этом совершенно уникальный
Ломоносовский
дар патетического самовыражения и его выдающееся мастерство в словесной
живописи никем до Державина не превзойденное, то станет ясно, отчего эхо
первого впечатления, произведенного Одой на взятие Хотина, прокатилось через
все столетие, и тот же Радищев уже на пороге XIX века писал: Необыкновенность
слога, сила выражения, изображения, едва не дышащие, изумили читающих сие
новое произведение.
Но в охтинской оде, открывшей
историю новой русской
поэзии, утверждалось только то, что уже было: победа над турками, Петр с его
нетщетным трудом, а до него Иван Грозный, со времен которого, по мысли
Ломоносова, началось подспудное движение всех составляющих частей государства,
приведшее в итоге к петровским преобразованиям. Никаких конкретных перспектив
перед новыми правителями России Ломоносов не выдвигал, никаких уроков царям как
это стало в дальнейшем не преподал. Это была, если так можно
выразиться, программная
ода без просветительской программы. Поэтическая программа здесь налицо: парение
и великолепие слога, принципиальная установка на метафоричность, восторг как
эмоциональный знак завершения напряженной познавательной работы поэтической
мысли или, употребляя новомодный термин, восторг как знак эвристического
состояния. Ведь не только же по поводу взятия Хотина этот восторг
возникает. Здесь
не менее важен восторг от того, что поэт как уже говорилось выше может
сопрягать
конец с началом в трудном процессе государственного и культурного
совершенствования Родины и, понимая, что все было нетщетно в тех двух
веках, которые
прошли от Ивана Грозного до Петра, может увидеть смысл в страшных и
бессмысленных, казалось бы событиях заполнивших эти два века Восторг
Ломоносовский
это сиюминутное в своей конкретности переживание Истины. Но, повторяем, в
охтинской
оде нет да и не могло быть преобразовательной культурной программы.
Во-
первых, находясь в
Германии, Ломоносов только еще приближался к своему пониманию того, что нужно
Россия для дальнейшего претворения в жизнь петровских начинаний, равно Как к
государственному осмыслению в полном объеме самих этих начинаний и их глубокой
этической подосновы: все это придет к нему позже, в 1750-1760 годы. Во-вторых,
даже если бы он обрел это понимание в самом начале, ему не к кому было
обратить морально-политические уроки, построенные на этом понимании: ни Анна
Иоанновна, ни Анна Леопольдовна, ни их правительства не представляли собою
силы, плодотворно восприимчивой к подобным урокам. Только в ноябре 1742 года
забрезжила надежда иметь такую силу в лице Петровой дщери. И именно к этому
времени гений
