занимающихся полярных сполохов.
Это не детальное научное описание северного сияния, но именно художественная
картина его. Реальное явление здесь с самого начала растворено в
переживании. Здесь,
по сути, нет физической проблемы, есть проблема духовная. И хотя дальше
Ломоносов задает книжникам вопросы, связанные с физикой, главное в
них смятение
души, во что бы то ни стало стремящейся к раскрытию тайны: разрешите же
сомнение Скажите, что нас так метет
Ломоносову не
нужно было синтезировать
или соединять в своем творчестве науку и поэзию, ибо они у него еще не были
разъединены. Ломоносовская мысль на редкость целостна и органична в самой себе.
В ней стремление к познанию, нравственной свободе и красоте эти три главных
движителя
духа не механически совмещены, а химически связаны. Ломоносов выступил на
историческую арену в ту пору, когда в России разделение единого потока
общественного сознания на отдельные рукава только еще начиналось. Именно
благодаря Ломоносову, его деятельности, мы можем говорить о
поэзии, науке, философии
и т. д. как отдельных, совершенно самостоятельных
дисциплинах. Собственно, с
Ломоносова этот процесс и начинался. Сам же он поэт и ученый, живописец и
инженер, педагог и философ и т. д. и т. п. остался един во всех лицах.
Эта оригинальность
Ломоносовской
личности и ее места в культуре XVIII века имеет и общеевропейское
основание. Ведь
Россия как великая держава активно включилась в европейскую жизнь в ту
пору, когда
в культуре развитых стран Англии, Голландии, Франции процесс
дифференциации, дробления
общественного сознания шел уже полным ходом. Ньютон не писал стихов, Спиноза
не создавал мозаичных картин, Мольер не налаживал технологии стекольного
производства. Правда, Вольтер, например, пробовал, помимо поэзии и
драматургии, заниматься философией, физикой, химией, другими науками, но в
этих занятиях дальше популяризации чужих идей не пошел. Ломоносов же, в силу
особенностей русской культурной ситуации начала XVIII века, должен был принять
на себя выполнение всех тех задач, которые в дальнейшем решали уже разные
специалисты в разных областях. Требования исторической необходимости в данном
случае идеально совпали с потребностями духовного развития самого
Ломоносова широта
и величие исторических задач с широтой и величием его устремлений.
Поэзию Ломоносова
уже самые
ранние его произведения трудно понять в полной мере, опираясь на данные одной
только историко-литературной науки. По типу личности Ломоносов весьма далек от
своих европейских современников. Не с Вольтером и Попом его следовало б
сопоставлять, а с великими деятелями Возрождения Леонардо да Винчи, Френсисом
Бэконом и т. п. И если уж дело идет о Ломоносовской поэзии, то
фигура, скажем,
Джордано Бруно, в пламенных стихах выражавшего свое ощущение героического
энтузиазма перед лицом неисследованной Вселенной, дерзкой мечтой
устремившегося к иным мирам, по духу стоит гораздо ближе к нашему поэту.
Героический
энтузиазм вот, пожалуй,
наиболее верное определение той эмоциональной приподнятости, которую ощутил в
себе Ломоносов, когда по возвращении из Германии писал: Сколь трудно полагать
основания. . Я, однако, отваживаюсь на это. . . Это ощущение героического
энтузиазма не покинуло Ломоносова в течение всей его жизни, чем бы он ни
занимался. Точно так же, как никогда не покидало его понимание
самобытности, уникальности
того дела, которое он отстаивал и претворял в жизнь как представитель русской
культуры. То же самое можно сказать и о единстве, органичности его необъятных
творческих устремлений личность его всегда была цельной.
Есть непреложный
закон в
поэзии. Если поэт как человек достаточно глубок и содержателен, если он
прочно связан со своим временем, если он в раздумьях над коренными вопросами
бытия умеет прийти к своим выводам, это рано или поздно воплощается в его
творчестве в каком-то излюбленном образе, который с различными видоизменениями
переходит из стихотворения в стихотворение, в некий сквозной символ его
поэзии, в котором самобытность художника выражается предельно последовательно
и полно.
