Когда заходит разговор о
поэзии Ломоносова, то чаще всего как пример такого излюбленного образа
приводят парение, взлет, стремление ввысь. Обычно это наблюдение подкрепляют
цитатами из похвальных од Ломоносова вспомним начало охтинской оды: Восторг
внезапный ум пленил, Ведет на верх горы высокой. . . . Это в принципе
верно. Однако
же все подобные примеры не отражают полностью Ломоносовского представления о
мире. И парение, и взлет, и стремление ввысь выполняют у Ломоносова, как
правило, строго определенную роль: это прежде всего выражение духовного
подъема, вдохновения, восторга. Парение души это одно из главнейших
нравственных состояний человека в поэтическом мире Ломоносова, когда человек
становится свидетелем и соучастником космических событий, когда его
внутреннему взору открываются величайшие мировые тайны и т. д. Чаще всего
метафора парения употребляется Ломоносовым сознательно, с намеренной целью
выразить этот духовный подъем. Но, повторяем, все это не отражает
исчерпывающе поэтических воззрений Ломоносова на мир.
Если привлечь к
рассмотрению
не только похвальные оды Ломоносова, но всю поэзию в совокупности, то мы
увидим, что ее сквозным символом является огонь. Образы, построенные на
ассоциациях с огнем начиная с Оды на взятие Хотина 1739 и кончая последней
миниатюрой На Сурское село 1764, присутствуют в подавляющем большинстве
поэтических произведений Ломоносова. Сейчас перед нами начальные
стихотворения Ломоносова. Тем знаменательнее тот факт, что уже на заре своей
поэтической деятельности Ломоносов отвел огню совершенно выдающуюся роль в
своем художественном мире. Огонь это центр Вселенной, податель
жизни, главнейшее
и единственное условие существования мира достаточно вспомнить Утреннее
размышление. Через посредство огня человек у Ломоносова выполняет и свою
великую миссию познания природы вещей озарение у него всегда предшествует
парению.
Уже прекрасное
светило
Простерло блеск свой по земли И Божия дела открыло: Мой дух, с веселием внемли;
Чудеся ясным толь лучам, Представь, каков Зиждитель сам
Только после этого
следует: Когда
бы смертным толь высоко Возможно было взлететь. . .
Еще в глубокой
древности люди
пришли к убеждению: увидеть значит познать. Во времена античности Гераклит
Эфесский
учил, что мировой порядок всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерами
вспыхивающим, мерами угасающим, и залогом достоверного знания о мире считал
зрение, ибо глаза более точные свидетели, чем уши. В эпоху Возрождения об
этом же писал Леонардо да Винчи: Глаз, называемый окном души, это главный
путь, которым общее чувство может в наибольшем богатстве и великолепии
рассматривать бесконечные творения природы. Ломоносовский мир освещен из конца
в конец, у Ломоносова даже ночь светла Вечернее размышление. Мир
этот познаваем,
оттого и радостен. От героического энтузиазма перед непознанным до веселия
духа перед открытым, постигнутым таков эмоциональный диапазон переживания
человеком этого необъятного мира.
Можно смело
утверждать, что
до появления Пушкина не было на Руси поэта более светлого, более
солнечного, чем
Ломоносов. Именно в поэзии Ломоносова русская мысль на стыке двух великих эпох
средневековья и нового времени пережила свой момент озарения. Именно в
поэзии Ломоносова Россия, выходившая на внеевропейский простор, прочувствовала
все величие своего будущего. И конечно же, не случайно то, что это
ощущение благоприятности грядущих судеб вольно или невольно
выражалось
