почесть должен. Она таким
образом сочинена, чтобы говорить в Собрании и после особливого случая. В
других обстоятельствах должен я буду много переменить и выкинуть, что мне
много труда стоит. Сверх того с Комментариями выйдет она весьма поздно.
Воля Ломоносова
вновь
превозмогла все преграды: 11 октября К. Г. Разумовский отменил свое прежнее
распоряжение и предписал Шумахеру перенести публичное заседание Академии на 25
ноября, дабы г. Ломоносов с новыми своими изобретениями между учеными в
Европе людьми не опоздал, и чрез то труд бы его в учиненных до сего времени
электрических опытах не пропал. В тот же день А. Н. Гиршов был утвержден
официальным оппонентом Ломоносова.
Сразу же после этого президентского
распоряжения
Ломоносов впрочем, еще не зная о нем начал читать свою речь в Академическом
собрании на предмет ее обсуждения. 18 октября чтение было закончено, и тогда
же в Академическую канцелярию пришел ордер К. Г. Разумовского о проведении
публичного акта 25 ноября. Теперь, по существу, Шумахер лишался возможности
основательно содействовать провалу Ломоносовской речи. В ход была пущена малая
артиллерия: оставалась еще надежда повлиять на итоги обсуждения. Если отзыв
ученых о Ломоносовской речи будет отрицательным, то публичный акт не состоится
даже вопреки президентскому ордеру. 26 октября обсуждение состоялось, но
дальше отдельных сумнительств, высказанных в письменных рецензиях профессоров
А. Н. Гиршова. И. А. Брауна и Н. И. Попова, дело не пошло. И хотя речь
Ломоносова не была утверждена в этот день окончательно, стало ясно, что в
целом она, даже при самом пристрастном и придирчивом прослушивании или
прочтении, может быть произнесена в публичном акте.
Готовясь к ответу
на замечания
рецензентов, Ломоносов не мог преодолеть все возраставшего гнева на
Шумахера. 1
ноября он писал И. И. Шувалову: Что я письмами вашего превосходительства ныне
не оставлен, сие служит мне к великому утешению в нынешних
обстоятельствах. Советник
Шумахер, пренебрегая то, что он от его сиятельства г. президента присланным
ордером о произведении публичного акта изобличен был в своих неправедных
поступках в рассуждении моей речи, употребил еще все коварные свои происки для
ее остановки. Правда, что он всегда был высоких наук, а следовательно, и
мой ненавистник и всех профессоров гонитель и коварный и злохитростный
приводчик в несогласие и враждование, однако ныне стал еще вдвое, имея
двойные интересы, то есть прегордого невежду, высокомысленного фарисея, зятя
своего Тауберта. Все ныне упражняющиеся в науках говорят: не дай бог, чтобы
Академия досталась Тауберту в приданое за дочерью Шумахеровой. Обоих равна
зависть и ненависть к ученым, которая от того происходит, что оба не науками,
но чужих рук искусством, а особливо профессорским попранием подняться ищут и
ныне профессоров одного на другого подущать и их несогласием пользоваться
стараются. Л
о всем
писал к его сиятельству г. президенту нарочито пространно и всепокорнейшее
просил, чтобы сделать конец двадцатилетнему бедному Академии состоянию и
избавить от приближающегося конечного разорения. Ломоносов доказывал
необходимость передачи всех дел, касающихся науки, из рук Канцелярии в
ведение Академического собрания Это тем более необходимо было, что Шумахер
готовил себе замену в
лице своего зятя Ивана Ивановича Иоганна-Каспара Тауберта. Ломоносов с
нетерпением ожидал как отнесется президент к его предложениям
Все это необходимо
иметь в
виду, чтобы представить себе, в каких условиях проходило обсуждение
Ломоносовского
ответа рецензентам и уточнение организационных вопросов, касающихся заседания
25 ноября. Дебаты в Академическом собрании состоялись 1, 3, 11, 16 и 19
ноября. Ломоносов всерьез опасался, что говорение о подробностях
торжественного заседания может затянуться. До намеченного срока оставалось
всего три недели, а дебатам, которыми руководил Шумахер, еще не предвиделось
конца. Ломоносов пребывал на пределе своего терпения. И вот 4 ноября он не
выдержал и дал наконец выход своим чувствам. Не в силах бороться с искушением
протеста и вызова академическим рутинерам во главе с Шумахером он, как в
молодые годы, резко и недвусмысленно заявил о своей оценке
