петербургские ведомости так
описывали иллюминацию, вспыхнувшую во дворе шуваловского дома около полуночи
возможно,
автором ее проекта был Ломоносов; Изображение на среднем большом щите
представляло отверстый храм славы, в средине которого видимо было на
постаменте вензловое имя Ея императорского величества над короною, осияваемое
свыше исходящими из треугольника лучами для изъявления Божия милосердия к Ея
величеству. Внизу подписано было: благослови, умножу и утверди. На другом
щите по правую сторону изображен был на горизонте знак небесный Весы, то есть
месяц сентябрь, в котором всевышний к образованию всея России даровал великого
князя Павла Петровича. В стороне видно было на щиту имя Ея императорского
величества, перед которым Россия, стоя на коленях, воссылала к Богу молитвы
о сохранении неценного здравия дражайшего своего новорожденного великого князя.
На щите по левую сторону представлена была благодарность, которая, получая с
высоты рог изобилия, держала в руке горящее сердце для показания искренней
благодарности россиян за неописанные к ним щедроты и благодеяния милосердая
монархини
На другой день
после шуваловского
маскарада Ломоносов написал обычные в таких случаях стихи:
Европа что
родит, что порчи
части света, Что осень, что зима, весна и кротость лета, Что воздух и земля,
что море и леса, Все было у тебя, довольство и краса. Вчера я видел все и
ныне вижу духом Музыку, гром и треск еще внимаю слухом, Я вижу скачущие
различны красоты, Которых, Меценат, подвига к веселью Ты. Отраду общую
своею умножаешь И радость внутреннюю со всеми сообщаешь. Красуемся среди
обильных Райских рек, Коль счастлив, коль красен Елизаветин век
8 января 1755 года Ломоносов
расписался под объявлением о маскараде, намеченном к проведению 9 января в
Академии, и приписал, что будет на нем с женой. 1 июля 1756 года Ломоносов
присутствовал на обеде у президента Академии К. Г. Разумовского.
Особо следует
сказать о
посещении Ломоносовым шуваловского дома в один из январских дней 1758
года. Шувалов
познакомил его тогда с Иваном Ивановичем Мелиссино 1718-1795, вторым, рабочим
куратором Московского университета, который привез с собою в Петербург, чтобы
показать Шувалову, лучших университетских воспитанников. Мальчики были тут же,
и среди них двенадцатилетний Денис Фонвизин, который тридцать лет спустя
вспоминал: Шувалов, взяв меня за руку, подвел к человеку, которого вид
обратил на себя мое почтительное внимание, То был бессмертный Ломоносов Он
спросил меня: чему я учился По латыни, отвечал я. Тут начал он говорить о
пользе латинского языка с великим, правду сказать, красноречием.
Впрочем, не
всегда посещения
домов вельмож были отрадны для Ломоносова. Часто, очевидно, слишком часто он
становился в знатных домах мишенью косых взглядов, брюзгливого ворчанья, а
иногда и открытых насмешек. Когда Ломоносов в связи с речью Лефевра вступил в
прямой конфликт с хозяином франко-русского салона бароном
А. С. Строгановым, тот
не нашел ничего лучше, как указать Ломоносову на его низкую породу знай-де
свое место и будь благодарен, когда тебя не только в благородный круг
допускают, но еще и хвалят в этом кругу. Вы посмотрите, с какой нравственной
свободой отнесся 49-летний Ломоносов к этой выходке 27-летнего
Строганова, какой
великий урок внесословной этики преподал он и Строгановскому приятелю
32-летнему Шувалову: . . . хочу искать способа и места, где бы чем реже, тем
лучше видеть было персон, которые мне
