кафедр математики и
восточных
языков. Вообще русское право и восточные языки не были предусмотрены ни в
1747-м, ни в 1750-м, ни в 1754 годах. Иными словами, программа
Петербургского университета, по мысли Ломоносова, должна была стать самой
полной университетской программой в России.
Проект университетского регламента не
сохранился. Но
уцелел и дошел до нас план регламента, а также некоторые отзывы
академиков, читавших
его в полном виде, и ответ Ломоносова одному из критиков документа академику
Фишеру. Так что приблизительное представление о регламенте можно составить. В
его первую часть О учащих вошло восемь глав, в которых указывались правила
приема профессоров в университет, а также производства в профессорское звание,
расписывались обязанности профессоров как заведующих кафедрами, говорилось об
их научных трудах, излагались правила проведения диспутов и других экзерциций,
поднимался вопрос о произведении в градусы то есть о присвоении ученых
степеней пункт, который встретил самое сильное противодействие, определялись
условия работы профессоров по совместительству в других командах очерчивались
обязанности проректора ректором автоматически становился президент
Академии. Вторая
часть регламента О учащихся семь глав была посвящена условиям приема студентов
со
стороны и перевода из гимназии, разделению их на курсы и порядку хождения их
на лекции, содержанию их, проведению занятий и экзаменов, правилам поведения,
поощрениям и наказаниям, выпуску и распределению.
Отзывы о
Ломоносовском проекте
регламента, принадлежащие академикам Миллеру, Брауну, Модераху и
Фишеру, содержали
замечания, иные из которых, по признанию самого Ломоносова, внимания
достойны, а иные показывают и его несомненную правоту. Так, по Ломоносовскому
проекту, университет должен был выпускать не только адъюнктов и
переводчиков, но
и природных врачей и аптекарей, юристов, механиков, металлургов, садовников
и т. п. Ломоносов считал, что все факультеты университета и все его
выпускники
должны быть равны между собою что вызвало возражение у Миллера. Кроме того, он
вменял в обязанность студентам параллельно с основными университетскими
предметами изучать в гимназии новые иностранные языки немецкий и французский, а
также самостоятельно читать основную научную литературу по
специальности. Против
этого возражали Фишер и даже Браун, которого всегдашнее старание, писал о
нем Ломоносов, о наущении российских студентов и притом честная совесть
особливой похвалы и воздаяния достойны. Браун, как это ни
странно, считал, что
начинающий студент должен читать немного, дабы ему не придти в замешательство.
А вот Мадерах упрекнул Ломоносова за то, что его проект недостаточно строг к
студентам. Действительно, Ломоносов настаивал на том, чтобы, в отличие от
гимназистов школьники под строгим смотрением, студенты пристойную волю имели.
Сильное раздражение
Ломоносова
вызвали возражения против проекта, принадлежавшие академику Фишеру. В своей
записке по этому поводу Ломоносов писал: Господин Фишер хотя также подал годные
примечания, однако, не столько старался о истинно полезных поправлениях или
прибавлениях, сколько искал при многих пунктах случая, как бы употребить
грубые и язвительные насмешки. . . Так, скажем, Фишеру показалось, что в
Ломоносовском
проекте слишком много уделяется внимания крестьянским детям, отпущенным на
волю, и вообще казеннокоштным студентам. Он даже высказал уверенность, что
при таком подходе к составу учащихся университет и гимназия превратятся в приют
для бедняков. Замечателен Ломоносовский ответ Фишеру, специалисту по истории
и древностям: . . . удивления достойно, что не впал в ум г. Фишеру, как
знающему латынь, Гораций и другие ученые и знатные люди в Риме, которые были
выпущенные на волю из рабства, когда он толь презренно уволенных помещичьих
людей от Гимназии отвергает- не вспомнил того, что они в Риме не токмо в
школах с молодыми дворянами, но и с их отцами за одним столом сидели, с
государями в увеселениях имели участие и в знатных делах доверенность. Но
Ломоносовский
тон меняется в корне, когда дело доходит до совершенно вздорных возражений
Фишера, и ирония уступает место возмущению: Шестьдесят
