иные виды фигур, которые
могли бы быть придуманы в подкрепление вызывающей сомнения
гипотезы, представляются
еще менее пригодными, так как противоречат также простоте, безвкусности и
прозрачности воды. Итак, если мы, на основании несокрушимой плотности
частиц воды, с достаточным правдоподобием считаем их сплошными, а вследствие
их подвижности— шарообразными, а частицы золота, пронизанного столькими
порами, не можем принять кубическими; если при этом мы принимаем, как
сказано, в обоих телах самое тесное расположение частиц, то тогда
мы, конечно,
имеем достаточно веские доводы, увеличивающие сомнение в этой
гипотезе. Подобным
же образом можно рассуждать о многих других телах, например об алмазе и о
ртути, так как представляется правдоподобным, что и твердость тел можно
связать с плотностью их материи. Ведь весьма удивительно, что, если
признать справедливость этой гипотезы, то алмаз —тело столь изумительной
твердости, настолько плотное и постоянное, что никакой ныне известный
растворитель не может проникнуть в его поры, и самый сильный огонь не может
его расплавить, — состоит из материи, примерно в четыре раза более
легкой, чем
та, которая образует ртуть, жидкую, проницаемую для многих растворителей и
летучую. Но, пожалуй, уже достаточно показано, что можно утверждать
противоположное
упомянутой гипотезе, ибо она, во-первых, недостаточно доказана, а, во-
вторых,
обременена многочисленными трудностями. Но приведенные примеры не
единственные, говорящие против нее: мы находим их больше, когда исследуем
причину тяготения.
Никто не сомневается, что
явления, представляющие
собой следствия, становятся более ясными и понятными, когда известна их
причина; поэтому несомненно, что, познав причину тяготения, можно будет
разъяснить различия удельного веса тел. Необходимо, следовательно, поскольку
этого требует поставленный вопрос, сказать кое-что вообще о причине тяготения.