Юбилейная дата
(двадцатилетие
царствования императрицы Елизаветы) обязывала Ломоносова выступить с
одой. Писалась
она через силу и, видимо, с неохотой: «С одой очень много работы: будто
рожаю», — призна-оался Ломоносов в письме к Я. Я. Штелину (т. X наст, изд.
, письмо 76).
1761 год, особенно вторая его
половина, был временем
тяжелым и д\я всей страны, и лично для Ломоносова.
«К немалому
сокрушению, нынешняя кампания ни с которой стороны к благополучному окончанию
сей проклятой войны надежды не подает», — так писал осенью 1761 г. канцлер
М. И.
Воронцов, руководитель русской внешней политики, человек весьма близкий
Ломоносову (Соловьев, кн. V, стлб. 1215; ср. т. X наст, изд.
, примечания
к документу 455). «Изнеможение» армии, бездарность нового ее
главнокомандующего А. Б. Бутурлина, предательская бездеятельность союзников,
расхлябанность правительственных учреждений, истощение государственной казны,
оскудение помещичьих хозяйств и обнищание крестьянства, все смелее и громче
протестовавшего против крепостнических насилий, — таковы были факты тогдашней
действительности, всем известные, официально удостоверенные, заставлявшие
не одного Воронцова называть безнадежно затянувшуюся войну проклятой войной. В
подавленном состоянии находились и правительственные верхи: влиятельнейшие
вельможи стремились снять с себя ответственность за расстройство доверенных им
дел; иные, как Воронцов и Я. П. Шаховской, просились в
отставку, другие, как
О. И. Шувалов, покидали свои посты по болезни. С начала года опасно хворала
и императрица. 17
ноября, т. е. , по-видимому, в то самое время, когда Ломоносов писал
оду, у
Елизаветы Петровны был очередной «лихорадочный припадок». Все сколько-нибудь
осведомленные люди понимали, что дни ее сочтены и с волнением гадали о
том, как
сложатся обстоятельства при ее преемнике, чьи умственные
способности, моральные
качества и политические воззрения, тоже общеизвестные, не сулили ничего
хорошего.
К тревогам за судьбы родины у
Ломоносова примешивались
и служебные невзгоды. Его упорнейшие старания добиться коренного
преобразования
Академического университета оставались по-прежнему безуспешными, вызывая
насмешки врагов, которые со своей стороны все деятельнее сопротивлялись его
просветительным начинаниям. Год начался с представления Ломоносовым президенту
Академии записки о вредных для русского просвещения действиях Г. Ф. Миллера и
И. И. Тауберта (т. X наст, изд. , документ 453) и с посылки негодующего
письма Г. Н. Теплову (там же, письмо 72); летом на почве хозяйственных
злоупотреблений Тауберта у Ломоносова произошла открытая с ним ссора (там
же, документы
457 и 458), и в конце года, как раз в период печатания публикуемой оды, дело
дошло до того, что Ломоносову пришлось официально возбудить вопрос» об отдаче
Тауберта под следствие (там же, документы 460—462). Враги между тем