М.В.ЛОМОНОСОВ ТОМ 9 СЛУЖΕБΗЫΕ ДОКУМЕНТЫ

только остроумных догадках" (там же, л. 4). Итак, к своему первому утверждению о том, что русские ничего не сделали в смысле изучения отечественной истории, Шлёцер добавлял еще и второе, а именно, что русские ученые менее к этому пригодны, чем иностранцы.

Выраженный здесь взгляд на Россию и на русских ученых, в частности, на Татищева и на Ломоносова, может быть уяснен до конца лишь при сопоставлении официальных заявлений Шлёцера с тем, что он — гораздо откровеннее — говорит по этому предмету в своих мемуарах. Если Тати­щева он называет там хоть и лишенным научного образования, но все же „удовлетворительным" историком, то на Ломоносова-историка он изливает целые потоки грубой брани и беззастенчивой лжи (Кеневич, стр. 51, 56, 184, 188, 195, 197, 200, 201 и др. ). О всей же русской нации в целом Шлёцер говорил, что она „обязана благодарностию чужеземцам, которым с древних времен одолжена своим облагорожением" (там же, стр. 164).

Так позволял себе думать и говорить двадцатидевятилетний новопри­езжий иностранец, который не успел еще к тому времени зарекомендо­вать себя ни одним капитальным историческим трудом, не написал еще ничего по истории России, кроме нескольких пробных страничек, и, по собственному признанию, „еще не мог сносно говорить по-русски" (там же, стр. 179). Если принять во внимание, что этот молодой человек открыто притязал на положение, по меньшей мере одинаковое с положением Ломо^ Носова и Миллера, которых на поприще русской истории намеревался заменить одним собою, то становится ясно, как справедливо было него­дование, с каким Ломоносов отозвался о плане этого почти незнакомого ему пришельца. Развязная самонадеянность Шлёцера достигала таких пределов бесстыдства, что его план при первом чтении привел Ломоно­сова даже в некоторое недоумение. Об этом можно судить по следующим его пометкам на полях документов, представленных Шлёцером. Говоря о „грамматическом изучении летописей", Шлёцер упоминал вскользь, что за отсутствием „глоссария" славянского языка ему придется прибегать к устным расспросам, причем он „льстит себя надеждой" на содействие русских академиков и особенно Ломоносова (ААН, разр. I, оп. 77, № 23, л. 4 об. ). Против этих слов Ломоносов приписал на полях по-немецки: „Иначе говоря, я должен обратиться в его чернорабочего". В заявлении на имя Академического собрания от 4 июня 1764 г. Шлёцер обещал в те­чение ближайших трех лет написать по-немецки серию очерков (eine Suite) по русской истории на основе русских летописей, но без сопостав­ления их с иностранными писателями и с помощью трудов Татищева и Ломоносова (там же, разр. IV, оп/ 1, № 556, л. 35 об. ; перевод Кене-вича на стр. 289 весьма неточен). Против этих слов Ломоносов написал, опять по-немецки: „Я жив еще и сам пишу".