При оценке публикуемого
документа необходимо иметь в виду, во-первых, что памятниками русской
истории, в том числе и иностранными. Ломоносов интересовался со студенческих
лет (т. X наст. изд. . письмо 6)* и уже в пору достопамятной дискуссии с
Миллером, в 1749—1750 гг. . . обнаружил историческую начитанность, более
широкую, чем та, какой теперь, пятнадцать лет спустя, хва\ился Шлёцер; во-
вторых,
что в смысле-знания иностранных языков Ломоносов не только не уступал Шлёцеру,
. а превосходил его (не кто иной, как сын, биограф и панегирист
Шлёцера, профессор
Боннского университета Христиан Шлёцер, называл Ломоносова „первым латинистом
не в одной только России", см. : Chr. v. Schlö-tzer. . '. August Ludvig
von
Schlötzers öffentliches und
Privatleben", Bd. I, Leipzig, 1828, стр. 89 [Xp. фон
Шлёцер. „Общественная и
частная жизнь Августа-Людвига фон Шлёцера", т. I, Лейпциг, 1828]), и,
в-третьих, что в мыслях Шлёцера о критике летописных текстов не было, по
справедливому замечанию академика В. И. Ламанского (ААН, ф. 35, оп. 2
Jsfe 106), ничего принципиально
нового, ничего такого, что было бы чуждо научной практике Татищева и
Ломоносова.
Утверждение
Шлёцера, будто
язык русских летописей может легче быть понят иностранцем, чем
русским, воспринимается
в наши дни как. смешная бессмыслица: глубоко верно с точки зрения современной
лингвистики ответное утверждение Ломоносова, который считал, что природное
знакомство с живой народной речью и с областными говорами имеет особо важное
значение при изучении древних памятников нашей письменности.
В своем плане Шлёцер заявлял, что
для изучения языка
древнейших русских летописей „богатым и надежным лексиконом" может служить
славянская Библия: на основе ее слога образовался, по мнению
Шлёцера, исторический
стиль летописцев: „Их выражения, обороты речи и все вообще их
повествовательные приемы, — говорит он, —очевидно библейские"
(ААН, разр.
I, оп. 77. № 23, л. 4 об. ). Советская наука пришла к обратному
выводу, установив,
что язык древнейших памятников нашей письменности лишь в очень малой степени
воспринял славянизмы церковной книжности и что основой его был древнерусский
язык,
сложившийся задолго до официальной христианизации Киевской Руси
(С. П. Обнорский.
„Русская Правда, как памятник русского литературного языка" — „Известия
АН СССР". Отдел, обществ, наук. 1934, № 10, стр. 773—
776; В. В. Виноградов.
„Русская наука о русском литературном языке" — „Ученые записки
Московского Гос. университета". М, 1946, т. III, кн. I, стр. 131—
137; Д. С.
Лихачев. „Национальное самосознание древней Руси". М, —Л. , 1945, стр.
21—22). Первым, кто отчетливо высказался в таком именно смысле, был
Ломоносов: к этому сводится одно из его главных возражений Шлёцеру.