ß эту сторону были
направлены все
усилия Ломоносова с первых лет его академической службы, и с первых же шагов
он натолкнулся на активное и пассивное, открытое и тайное, но всегда упорное
и действенное сопротивление тех, кого он я публикуемом письме называет
попеременно недоброхотами, неприятелями и опасными противоборниками наук
российских и российских ученых. Формулировка Ломоносова и тут достаточно
ясна: совершенно очевидно, что этими прозвищами он клеймит тех академических
деятелей иностранного происхождения, которым была чужда забота о «пользе
российского юношества» и которые считали для себя невыгодным «распространение
наук» в нашей стране. Судя по всем предшествующим высказываниям
Ломоносова, он
вплоть до начала 60-х годов считал, что начальствовавшие в Академии иностранцы
были единственными виновниками ее «закоренелого несчастия» и что с этим
«несчастием» может быть покончено, если он, Ломоносов, займет в Академии
руководящий пост.
В 1757 г. Ломоносов, как мы
знаем, получает такой
пост: он становится членом Академической канцелярии. На протяжении следующих
трех лет его административные полномочия расширяются: в 1758 г. ему поручается
наблюдение за всей научной частью Академии, а в 1760 г. на него возлагается
единоличное руководство Университетом и Гимназией.
Публикуемое
письмо относится к тому времени, когда Ломоносов успел, но его
выражению, «слезными
опытами» убедиться, что надежды, которые он связывал с этими почетными
назначениями, были напрасны: несмотря на все рвение, с каким он принялся за
выполнение своих новых, административных обязанностей, сопротивление
«недоброхотов» продолжало оставаться все таким же действенным и в большинстве
случаев непреодолимым. Это не могло не навести на мысль, что дело не в одних
только иностранцах, что они не могли бы быть так сильны, если бы не
встречали поддержки со стороны русских государственных деятелей более или менее
высокого ранга.
Эта мысль, только теперь, по-
видимому, обратившаяся
у Ломоносова в уверенность, была бесспорно правильна, но он
заблуждался, когда
думал (как видно из письма), что пособниками академических иностранцев были
только президент Академии Разумовский и Теплов, что «добросердечие» первого и
«непостоянство» второго являлись чуть ли не главными причинами академического
неустройства. Ломоносов не знал и даже, очевидно, не подозревал, что
бюрократические и дворцовые связи его чужеземных «неприятелей» были несравненно
шире и глубже. Его академические враги вели за его спиной разговоры и
переписку о нем со многими влиятельными особами, в том числе даже и с теми
меценатствующими сановниками, которых Ломоносов считал своими искренними
друзьями и покровителями. Ближайшей задачей этих закулисных интриг было
«освобождение Академии от Ломоносова» (формула Миллера).