ному непониманию, чему
Ломоносов справедливо придает серьезное государственное и культурное значение:
Народ
Российский по великому пространству обитающий, не взирая на дальнее расстояние,
говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и селах. Напротив
того в некоторых других государствах, например в Германии Баварской крестьянин
мало разумеет Макленбургского или Бранденбургской Швабского, хотя все того ж
Немецкого народа.
При этом Ломоносов указывает
не только на территориальное единство русского национального языка, но и на
его историческую устойчивость, ибо Российский язык от владения Владимирова до
нынешнего веку, больше семисот лет, не столько отменился, чтобы старого
разуметь не можно было. Не так как многие народы не учась не разумеют
языка, которым
предки их за четыреста лет писали, ради его великой перемены, случившейся
через то время.
Это историческое
преимущество,
о котором говорит Ломоносов, в значительной мере создано общностью языка
нашей древней письменности и простонародного. Церковнославянский язык был
доступен не только немногочисленным грамотеям, но и всем, кто слышал его в
церкви и дома. Эта близость языков порождала тесное
взаимодействие между ними, чего были лишены народы, пользовавшиеся на
протяжении
многих веков чуждой и далекой им латынью. Наличие в церковнославянском языке
родственных и близких по смыслу слов позволяло пользоваться ими в русском языке
для передачи особых оттенков речи или создания особого повышенного
эмоционального тона, что в большой степени обусловило стилистическое богатство
и разнообразие русского литературного языка.
Присматриваясь к составу
русского живого и книжного языка, Ломоносов прежде всего установил, что
множество церковнославянских слов навсегда вошло в русский язык, вытеснив
старорусские или став рядом с ними, например, надежда при народном
Ниджа, враг
народное ворог, сладкий и др.
