что после того, как он двенадцать лет
специально
занимается русской историей, принужден терпеть таковые наглости от
иноземца, который
еще только учится российскому языку. Он подает в Конференцию особое мнение, в
котором упрекает Шлцера в безмерном хвастовстве и безвременных требованиях. Он
изобличает самоуверенного Шлцера, указывая, что тот даже не уяснил себе
разницу между церковнославянским языком и древнерусским и по истине не
знает, сколько
речи в Российских летописях находящиеся разнятся от древнего моравского
языка, на
который переведено прежде священное писание.
Шлцер чувствовал
себя в России
своеобразным культуртрегером. Он представил в Академию наук план издания
популярных
книжек. Книг для народа тогда было очень мало, и это весьма заботило
передовых русских людей, в том числе Ломоносова. Миллионы русских могли
читать и писать, свидетельствует Шлцер, сотни тысяч могли читать и книги, и
любили читать и жаждали знаний. Но только весьма немногие понимали иностранные
книги, а потому им нужно было помочь переводами. Чем же собирался помочь Шлцер
русскому народу Высокоученых, классических волюминоз-ных иностранных
произведений еще нельзя было предложить тогдашнему поколению, полагал
он, хотя
еще Петр Великий указывал, что если что и переводить, то прежде всего
солидное, классическое, основательное. Но Шлцер полагал что русский народ до
этого еще не дорос, а посему намеревался начать его просвещение с издания
книги, посвященной статистике Испании. Так космополитически и патриотические
мечтал я. пишет он в своих воспоминаниях. Патриотизм он впрочем понимал
весьма своеобразно ибо он готов был служить кому угодно. Шлцер долго изучал
бухгалтерию так как мечтал о том чтобы устроиться в какую-либо французскую
торговую
компанию прикапливал
деньги на
путешествие в Иерусалим и пытался устроиться в русское посольство в
Константинополе.
