А. Н. Папин
ЛОМОНОСОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ
Вестник
Европы. 1895. 3. С. 295-342; 4. С. 689-732
I
Ломоносов есть, без сомнения,
величайшее имя нашей литературы XVIII века, величайшее не по силе
поэтического дарования, в чем выше его стоит Державин, следовательно, не по
чисто художественному значению, которое, заметим, чувствовалось в этом
первом периоде нашей новой литературы гораздо слабее, чем обыкновенно полагают;
но имя, величайшее по целому литературному влиянию, которое давно побуждало
видеть в Ломоносове отца новой литературы. В несколько образованном кругу
русского
общества тех времен ни одно имя не было окружено таким бесспорным почетом, как
имя Ломоносова, даже имя самого Державина. По-видимому, его собственно
литературное значение должны были заслонить дальнейшие успехи
литературы, которые
ознаменованы были творениями Державина, Фонвизина, наконец, Карамзина; но
авторитет Ломоносова держался неизменно не только в консервативной толпе
старого века, но и между людьми более высокого литературного уровня: до самых
тридцатых годов поклонником его на университетской кафедре был Мерзляков. И
точка зрения, с которой возвеличивал Ломоносова этот последний могикан
восемнадцатого века, была, однако, не совсем та, с которой ценит его
историческая критика. Мерзляков восхищался еще поэзией Ломоносова; но Пушкин,
а затем Белинский судят уже иначе: заслуга Ломоносова полагается гораздо
больше в его ученых трудах, в создании литературного языка или, по крайней
мере, в первом шаге к этому созданию, который состоял в определении элементов
книжной русской речи и указании их относительного значения. По известным
словам Пушкина, Ломоносов был первым нашим университетом, и этими словами
верно обозначен основной смысл деятельности Ломоносова, заключавшейся именно в
том, что он пролагал пути в самых различных отраслях науки и
литературы, становился
руководящим авторитетом в такой широкой области знания и поэзии, какой с тех
пор не обнимал ни один из наших писателей, и своим стремлениям на поприще
знания и литературы придавал ту властную силу, которую сообщает сильный
первостепенный ум и глубокое убеждение. . . .
Мы видели, как
задолго до
Ломоносова в возникавшем кругу несколько образованных людей начинают появляться
признаки новых литературных вкусов. В тесной связи с книжными преданиями конца
XVII века, если не в литературу, то в письменность проникает немалое число
переводов, в которых оказались, наконец, характерные произведения
западноевропейской поэмы, романа, повести конца XVII и первой половины XVIII
века. Не было еще никакого определенного воздействия, ни школы, ни сильного
руководящего
таланта, между тем настроение уже изменилось; образованные или грамотные люди
были больше или меньше подготовлены к новому складу литературы, первые
непосредственным знакомством с литературой французской или
немецкой, вторые упомянутыми
переводами. Третьяковский не усу мнился в 1730 г. издать свою Езду в остров
любви, аллегорический и сантиментальный любовный роман, который на самом деле
должен был показаться не малой странностью среди тогдашней печатной
литературы; но читатель
литературы рукописной
был уже
знаком с подобными произведениями. Таким же образом псевдоклассическая
трагедия и комедия не были совершенной новостью после школьного и придворного
репертуара. Форма лирики в виде оды знакома была со времен Сименона Полоцкого;
в виде легкого стихотворения знали ее, в подражании классикам, еще в
школьном стихотворстве начала
