он знал и окружал
высоким
почтением имена Декарта, Ньютона, Гассенди , Гудения Гюенса, по Аврамову и
т. д. и стоял на уровне тогдашнего свободного философствования. Естественно
ожидать, что эта высота мысли не будет понята в том состоянии общества, какое
было у нас в половине прошлого столетия, и действительно, с одной стороны, мы
видим, что хотя в то время высоко ценили Ломоносова по разнообразию его
познаний, по ученой славе, признанной и европейскими авторитетами, но это
уважение было не сознательным пониманием его труда, а только инстинктивным
почтением наивного невежества к мудреному знанию, уважение, похожее на
то, каким
в средние века окружали алхимиков или простой народ знахарей и колдунов. С
другой стороны, мы видим, что не только в то время, но и долго после в
Ломоносове гораздо больше ценили не ученого, полагавшего, как мы
видели, основание
целого научного мировоззрения, а стихотворца, автора торжественных
од, которые
были событием в свое время и остались предметом восхищения для потомства, до
Мерзлякова включительно.
В 1865
году, один почитатель
памяти Ломоносова желал собрать на его родине, в селении Матигорах, предания
какие могли сохраниться о нем среди проживавших еще потомков его рода; но
местные жители, к сожалению, не только не сообщили никаких сведений о
Ломоносове, но даже не могли себе дать отчета, что он был за человек, чем
занимался и чем прославился; знают только то, что он из крестьян сделался
большим барином. Впрочем, некоторые из присутствующих заподозрили его в
колдовстве; говорили, что он, как и все колдуны, разводил
тучи. Однажды, когда
над Петербургом нависла грозная туча, императрица Екатерина II приказала
Ломоносову отвести эту тучу. Ломоносов долго отказывался, что это-де не по
силам его; наконец, послушался. Как только стал отводить тучу, разразилась
гроза и убила его Пекарский. 1. П. С. 890. Из
Архангельских губернских
ведомостей, 1868.
Например, в надписи для иллюминации в
день рождения
императрицы Елизаветы:
Пусть мнимая
других свобода
угнетает,
Нас
рабство под твоей державой возвышает. Об этом последнем Пекарский
замечает, однако,
что авторство этих стихов может не принадлежать Ломоносову, так как в
царствование Елизаветы обыкновенным поставщиком подобных надписей бывал
Шмелин,
и Ломоносов обязывался только перелагать его произведения в русские стихи
История
Академии Наук. Т. П. С. 374-375.
В самом деле, в
свое время оды Ломоносова были событием. Новейшие исследования утверждают, что
известный рассказ о необыкновенном впечатлении, какое произвела ода На взятие
Хотина, присланная Ломоносовым из-за границы, был легендой; но, как нередко
бывает, легенда, образовавшаяся позднее, отвечала если не факту данного
времени, то позднейшему взгляду на писателя. Об лире Ломоносова современники
имели весьма высокое представление. В сороковых и пятидесятых годах прошлого
столетия все действующие писатели были налицо; их было немного, в
сущности, всего
трое. Нечего говорить, что Ломоносов не мог быть сравниваем с Третьяковским:
Сумароков, сначала бывший в мирных отношениях с Ломоносовым, но под конец
страшно с ним враждовавший, признавал, однако, что Ломоносов так далек от
Третьяковского,
как Небо от ада; но Ломоносов, несомненно, превышал и самого российского
Вольтера, и хотя последний также имел, как мы видели, горячих поклонников и
в своих творениях был гораздо разнообразнее Ломоносова и доступнее для
толпы, но,
в конце концов, Ломоносов, вероятно, и тогда ставился большинством выше его
и именно в литературном отношении. Это было довольно понятно: ученые сочинения
Ломоносова были слишком серьезны и не представляли литературного
интереса; этого
интереса искали в его одах, и в них при общей риторической высокопарности
чувствовалась большая глубина и сила мысли. Позднейшая художественная критика
усомнилась в поэтическом даровании Ломоносова и ставила его в ряд
стихотворцев-риторов, какими так богат был XVIII век; находила у него не
только избыток риторики, но и избыток лести, когда он безразлично воспевал и
Анну Ивановну, и принцессу Анну, и затем подряд Ивана Антоновича, Елизавету,
Петра III и Екатерину; даже с огорчением упрекала его за прямое восхваление
рабства.
