Достойно ль в Александре
славы, Что в Атолле всяк злом признал50
В оригинале нет в этих строках
прямого упоминания славы, введенного Ломоносовым в его перевод:
Iadmirerai
dans Alexandre Ce que
jabhorre en Atila5
Ни Сумароков, ни
Тредиаковский, тогда же переведшие оду На счастье, не усилили звучания темы
славы, она занимает у них столько же места, сколько и в подлиннике. В тех
местах, где Ломоносов вставил славу, у его соперников такой текст:
Хулим одного Атоллу, Помня
Александра с ним.
Сумароков
84
Пречуден Александр за то не укрощенный,
Мог Атолла за что прененавидим стать
Тредиаковский
Ломоносов усиливает
звучание
этого мотива мотив славы по сравнению с подлинником. Строка Руссо о
Баллоне, богине
войны, которая венчает жестоких и кровожадных героев незаслуженными
лаврами, Ломоносов
заменяет образом славы:
Герои люты и
кровавы Поставьте
гордости конец, Рожденный от воинской славы Забудьте лавровой венец.
Сумароков несколько отходит от
текста оригинала и приближается к Ломоносовской постановке вопроса о
происхождении воинской славы, но все же темы славы как определенного
философско-исторического
понятия у Сумарокова нет ни в данной строфе, ни в его переводе вообще.
Крови жаждущие
герои, Возмущения
творцы Вас мечтою славят бои И лавровые венцы.
Сумароков
К подлиннику из трех
переводчиков ближе всего Тредиаковский, у него, как и у Руссо, Баллона.
Герои жестоты
Герои кровопивцы
Престаньте, ум велит, тщеславиться за свар Лавровыми венцы, что мнятся вам
толь дивны, И вам, что поднесла Баллона в пышный дар.
Тредиаковский
Какой же философский смысл
вкладывает в это время Ломоносов в понятие славы Подобная постановка вопроса о
природе славы означала появление у Ломоносова каких-то сомнений в
автоматическом, неизбежном торжестве добра над злом в истории.
Ломоносов задумывается над
значением субъективного фактора в истории; он занимается поисками критерия для
оценки исторического деятеля и для определения нравственного удельного веса его
личности.
