СЕРМАН И.З. ПОЭТИЧЕСКИЙ СТИЛЬ ЛОМОНОСОВА

Готшед в своей Критической поэтике 1730, излагая немецкую теорию просветительского классицизма, ратует за чистоту немецкого языка, за истинные языковые и литературные традиции, борется с барочными направлениями и маньеризмом всех видов, в том числе и с чудесным, которое он осуждает как неразумное. ²¹ Он последовательно критикует чудесное и у древних и у новых авторов. Щит Ахилла, по его мнению, должен быть огромен, чтобы вместить все, что на нем изображено; Ариосто создавал свои выдумки в бреду. Особенное его ожесточение вызывал перевод Потерянного рая Мильтона, выпущенный Бодмером еще в 1732 г. , но ставший предметом острого спора после появления книги Бодмера и Брейтингера, в которых они защищали Мильтона и чудесное: Поэтическая живопись должна представлять живые и трогающие сердце изображения, подражая природе в действительном, так как все представления поэзии и живописи основаны или на исторической или на поэтической правде; представления, основанные на поэтической правде производят чудесное; оно сильнее поражает воображение. ²²

В своей защите Мильтона и чудесного швейцарцы опровергали и Готшеда и Вольтера и начали тем самым многолетнюю литературную борьбу, одним из результатов которой было появление в 1748 г. первых трех песен Мессиады Клопштока. Чудесное, да еще в форме

148

христианской эпопеи, ближайшим образом связанной с Мильтоном, как образцом, получило мощную поддержку в поэме молодого талантливого поэта. Готшед же до последних дней своей жизни оставался непримиримым врагом всего средневекового и чудесного. В своем словаре он так писал о нем: Ничто не ставило нас в такие затруднения, как это чудесное. Отсюда идут чудные рассказы в рыцарских книгах о Роланде, Зигфриде и пр. . . . Отсюда безвкусная театральная чертовщина в пьесах Шекспира и обезьян, ему подражающих . . . Долго чернь разевала рот на подобные глупости. ²³

На фоне этих споров в немецкой литературе, с которой Ломоносов, как и вообще вся русская литература и ученость 1740-х годов, были связаны, как можно думать, гораздо теснее, чем с французской, отношение Ломоносова к вымыслу перестает быть только повторением усвоенного на студенческой скамье. В контексте споров Готшеда и швейцарцев эволюция его взглядов на роль вымыслов получает более глубокий смысл. В ней Ломоносов выступает как сознательный и заинтересованный участник общеевропейского литературного спора, в котором русская литература в его лице могла сказать свое смелое и оригинальное слово. Думаю, что немецкие споры о чудесном в литературе были еще и потому важны для Ломоносова, что во французской литературе 17301740 гг. , собственно говоря, никаких споров на эту тему не велось. И теоретики Бате и практики литературы Вольтер были единодушны в своем отрицании чудесного. Бате с большим неодобрением пишет о Гомере, у которого река выходит из своего русла, чтобы бежать за человеком, о Вергилии, у которого корабли превращаются в нимф, и т. д. ²⁵ Особенно для него неприемлем Мильтон, которого он обстоятельно и неприязненно критикует.

Осуждая привнесение чудесного из христианской мифологии, Бате пишет: Желать соединить это чудесное нашей религии с обыкновенным сюжетом, близким нам, заставлять ангелов спуститься, чтобы производить эти чудеса в событии, все завязки и развязки которого очень простые и лишенные тайн, известны заранее, это значит

149

попасть в смешное положение, чего никак нельзя избежать, если чудесное не удается. ²⁵

Он допускает чудесное в эпопее, но такое, чтобы оно было в то же время правдоподобно и в какой-то мере естественно, т. е. чтобы в чудесном не было ничего