монологов Селима д. IV, ев. 4.
Политичеческий и этический материалы в трагедии Ломоносова связаны между собой
только внешне, механически. Монологи Надира можно было бы изъять без всякого
нарушения драматического единства, хотя для первых зрителей и читателей Тамара
и Селима именно эти монологи могли быть всего интереснее и по своим мыслям и по
актуальным применениям, т. е. по намекам на конкретные политические явления
современности. Таков, например, монолог Надира о войне
д. IV, ев. 1, излагающий
самые задушевные убеждения Ломоносова:
Несытая алчба
имения и власти,
К какой ты
крайности род
смертных привела
Которой ты в
сердцах не
возбудила страсти
И коего на нас не
устремила зла
С тобою возросли
и зависть и
коварство:
Твое
исчадие кровавая война
Которое от ней не
стонет
государство
Которая от ней не
потряслась
страна
Где были созданы
всходящие к
небу храмы
И стены труд
веков и многих
тысяч пот,
Там видны лишь
одни развалины и
ямы,
При коих тучную
имеет паству
скот.
О коль мучительна
родителям
разлука,
Когда дают
детей, чтобы
пролить их кровь
Собственно политические
суждения персонажей Ломоносовской трагедии еще и потому должны были быть
особенно интересны для читателей 1750-х годов, что психологического конфликта,
разработанного с такой же тщательностью детализации, как это было сделано в
первых трагедиях Сумарокова, в Тамаре не было. Селим действует только во имя
своей любви к Тамаре: никакого борения, никаких сомнений, которые могли бы
его смутить 218
или остановить, он
не испытывает.
В сущности, нет внутренней борьбы и в душе Тамары. Непродолжительная борьба
между любовью к Селима и долгом обязанностью дочери подчиниться приказу отца и
выйти за нелюбимого ею Мамая сменяется бесповоротным решением Тамары связать
свою судьбу с Селимом. Забегая несколько вперед, следует сказать, что в
Демофонте,
второй своей трагедии, Ломоносов с лихвой возместил скудность внутреннего
трагического содержания Тамары, сделав почти всех персонажей жертвой самых
причудливых и противоречивых страстей.
Письмо
Тредиаковского оказало,
как мы видели, влияние на драматургическую систему Сумарокова и Ломоносова. О
переменах в художественной структуре сумароковских трагедий писал
Г. А. Буковский,
связывая их с критикой Тредиаковского: После выработки принципов своей системы,
намеченной уже в Хореве и завершенной в Синеве и Труворе, Сумароков пережил
как бы эпоху сомнений в своих достижениях. В Аристоне и в особенности в Секире
он отклоняется в некоторых существенных пунктах от своих принципов.
46
В Аристоне еще есть злодейка, преступница
Федина, в Секире роль злодея, предателя Возведи, минимальна. Все остальные
герои не совершают преступлений, нарушающих общечеловеческую мораль. Они
оказываются нарушителями частных норм, они способны на уступку чувству, но
чувству благородному. Обе трагедии оканчиваются счастливо для главных
героев, любовь
которых награждается браком. Самоубийств или убийств на сцене нет, хотя
умирает
Аскольд на глазах у зрителей.
В
1750 г. позиции сторон в
литературной борьбе прояснились до полной
определенности. Тредиаковский, пытавшийся
защищать общие принципы рационалистической эстетики и заставивший в какой-то
мере считаться со своей критикой и Ломоносова, и Сумарокова, не мог сказать
решающего слова в основном споре о принципах построения человеческого
характера в трагедии.
