И славы ложной не искал
Не лучше ль
менее известным, А
более полезным быть. . .
В головокружительной карьере
Потемкина, в богатстве и почестях, его окружавших, поэт видит не заслуженную
награду за достойные подвиги и деяния, а непостижимое стечение
обстоятельств, какое-то
нарушение разумного порядка.
Альтернатива славы и пользы в Водопаде
остается нерешенной. Карьера Потемкина, эстетически очень привлекательная для
Державина-поэта масштабностью личности героя Водопада, сложностью характера и
обширностью государственных замыслов, для Державина-моралиста меркнет в свете
истинной славы великого полководца Румянцева. Но поэтически вдохновенное
изображение титанической личности Потемкина совершенно подавляет
иллюстративно-рассудочное, сухое изложение общих истин этики в
строфах, касающихся
Румянцева. Метафизическое
противопоставление зла добру оказывается несостоятельным: зло приобретает черты,
оправдывающие его эстетически и исторически. Механистическое представление о
прогрессе, осуществляемом только силами добра и людьми истины, не выдерживает
проверки живой историей. Державин-поэт вступает в противоречие с
Державиным-моралистом. Это же противоречие ощущается и в стиле Державина, и в
том, как сам поэт свои стилистические принципы понимает. Примеров этой
противоречивости державинского осмысления собственного стиля очень много в его
Объяснениях.
Две строки из Видения мурзы Державин объясняет в терминах своей философии:
И что не из
чужих амбаров Тебе
наряды я крою,
сим показывает
автор, что
ниоткуда он не занимал мысли свои, писавши сии стихи, как из Ея добродетели.
5
250
Добродетель как
склад нарядов
для Екатерины II такой наивный аллегоризм никак не вяжется с принципами
державинского стиля; это натянутое и поверхностное объяснение ничего не
объясняет в его стиле: оно только показывает, какой глубокий разрыв обозначился
в творчестве поэта между его эстетикой и этикой, разрыв, породивший ту самую
риторику
в державинских стихах, о которой с таким ожесточением писал Белинский.
6
Но в стиле Ломоносова
противоречие между конкретностью поэтического начала и стремлением подвести
любое явление жизни под определенное философское понятие не стало еще так
явственно, как в поэзии Державина.
Преобладание общего над
частным, отвлеченного над эмпирическим, так болезненно воспринятое Державиным
и с таким трудом им преодолевавшееся, оказалось неприемлемым и для Пушкина с
его концепцией поэтического стиля как выражения национальной культуры в ее
историческом движении. Пушкин открыл подлинную диалектику поэтического слова и
потому последовательно отвергал и Ломоносовскую отвлеченность, и державинский
эмпиризм.
Историческое
значение великих
писателей прошлого для Пушкина определялось размером их вклада в национальную
культуру своего времени. Отсюда и та тщательность, с которой Пушкин хотел
оценить значение Ломоносовской реформы для русской литературы XVIII
в. и, соответственно,
Ломоносовского поэтического творчества для литературной борьбы середины
1820-х годов. Поэтому, возражая А. А. Бестужеву по поводу его Взгляда на
русскую словесность, Пушкин писал ему о Ломоносове: Уважаю в нем великого
человека, но, конечно, не великого поэта. Он понял истинный источник
русского языка и красоты оного вот его главная услуга. 7
Историческое
дело
