ПЫПИН A.H. ЛОМОНОСОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ

Как другие начинатели новой русской литературы, так и Ломоносов считал нужным трудиться в самых разнообразных формах поэзии. Кроме всякого рода опытов риторической лирики, он оставил неконченый эпос Петриаду; по заказу императрицы Елизаветы писал трагедии; наконец, хотел быть теоретиком языка и словесности, и историком. В русской историографии он не оставил серьезного труда: от него, как от славного ученого, желали иметь книгу по русской истории, которая нужна была и как цельное изложение, которого не было, и вместе, вероятно, как своего рода панегирик; сам Ломоносов, как это очевидно из его полемики против Миллера, полагал, что история должна быть изложением славных дел российских государей, служить к возвышению российского народа и должна избегать событий, изложение которых могло бы вести к умалению этой славы. Очевидно, это не было строго критическое отношение к предмету, какое, однако, было и в ту минуту совершенно необходимо, потому что только этим путем возможно было не только установить правильно оценку фактов, но и определить самое свойство источников; Ломоносов и его друзья могли достигнуть только первоначальной популярной цели; впрочем, труд Ломоносова обнимает только древнейшие века русской истории.

Гораздо важнее были его труды по русскому языку, как теоретические в его работах по грамматике и риторике, так и практические в языке его собственных произведений. Его филологические сочинения были уже не однажды подробно разбираемы. Ломоносов еще близко примыкает к своим предшественникам, именно даже к Мелетию Смотрицкому, но он, с одной стороны, знаком с постановкой грамматического вопроса в новых всеобщих грамматиках, а с другой живое чувство языка и точные детальные исследования указывают ему много таких сторон книжной и народной речи, которые не были замечаемы его предшественниками. Как вообще ученые предприятия его остались далеко недовершенными, так в особенности надо сожалеть, что не были довершены его работы по языку. Из его бумаг гораздо больше, чем из его напечатанной грамматики, мы видим широту намеченных им планов, которые для своего времени были поистине замечательны. Любопытно в самом деле, что он путем сравнения слов приходит к заключению, что языки русский, греческий, латинский и немецкий родственны между собою; но в значительную долготу времени языки изменяются, и чем давнее один язык отделяется от другого, тем разница между ними больше. От славянского корня произошли, по его словам: российский, польский, болгарский, сербский, чешский, словацкий, вендский ; и он угадывал деление славянских наречии на две их главные ветви. Вообще он догадывался, что язык развивается по известным законам: как все вещи от начала в малом количестве начинаются и потом присовокуплениями возрастают, так и слово человеческое, по мере известных человеку понятий, в начале было тесно ограничено и одними простыми речениями довольствовалось. Но с приращением понятий и само слово помалу умножилось, то есть ему представлялась уже развитая позднее мысль об истории языка. Что касается русского языка, то справедливо замечено было, что никто в то время, даже до Карамзина и Пушкина, не владел в такой мере непосредственным знанием русского народного языка, как Ломоносов. В своей академической записке о трудах Шлцера 1764 Ломоносов противопоставляет ему природных российских ученых и между прочим одного то есть самого себя, который с малолетства познал общей российской и славянской языки, а достигши совершенного возраста, с прилежанием прочел почти все древним славено-моравским языком сочиненные и в церкви употребительные книги. Сверх сего довольно знает все провинциальные диалекты здешней империи, также слова, употребляемые при Дворе, между духовенством и между простым народом, разумея притом польской и другие с